Историю Лидии Александровны Стрельцовой (в блокаду Гордовой) рассказывает дочь Ирина: Сказала: «У тебя умрут все дети, «еще до войны маме гадалка. » Крестилась, плакала, мама плевалась. И произошло, но. Когда моя мама была замужем, началась война. Мужа и еще старший сын Валя, у нее было двое сыновей. Лужском районе с бабушкой и тетей, он проводил каникулы в деревне. Около 10, ему тогда было. Что она не сможет жить, зная, что ее сын не с, мамин муж понимал. Неправдами привез его в город, и он правдами. Но он нашел обходные пути — ехал то на товарняках, то на перекладных, в блокадный ленинград было невозможно въехать. Что в Ленинграде будет безопаснее, мама и ее муж думали. Что и эта война будет быстрой, все еще помнили русско-финскую войну и полагали. И все — даже запасов не делали, заклеивали окна. Когда сгорели Бадаевские склады, последняя капуста была убрана с полей и начался голод, сурово стало. Призвали на фронт, маминого мужа. Там изготавливали пушки, сама она работала на заводе «арсенал». Тушили «зажигалки», во время дежурств передавали друг другу детей, еще все дежурили на крышах. Валя кровавой дизентерии, умер. Что сварила ему гороховый суп, который пах бензином, и с тех пор он больше не хотел есть, мама вспоминала. Но он прятал их под матрас, передавая младшему брату, она добывала ему сухари. Зашел в парадную, а подняться уже сил не было, и однажды он возвращался домой с улицы некрасова. Что испачкал лестницу, и он все время просил прощения у мамы. Как взрослый», — говорила мама, «валя в гробу был очень длинный. Наверное, Валя заразил среднего сына Толю, наверное. Тоже умер от дизентерии, и вскоре. Словами умирающих детей — не опишешь, этот ужас — видеть глаза. Мама что старалась его накормить, так берегла третьего сына. Пережившего две блокадных зимы, разом полезли все зубы, поднялась температура, в госпитале не смогли помочь, и тут у бори. Умер тоже, он. Карточек чтобы похоронить сыновей на Богословском кладбище в гробах, а не оставлять на улице, на хлеб не было — мама отдала их. Прямо в сердце, попал осколок с улицы, однажды в портрет маминого мужа. Жди похоронки», и мамины подруги сказали: «лида. Она пришла, и вскоре. Совсем одна, мама осталась. Жить незачем, было. Мечтала умереть, мама. Гибли люди, рядом. Чтоб ее убило, она ходила по кондратьевскому проспекту с голой головой. Что тушили загоревшиеся дома, а ее ничего не коснулось, погибали пожарные. Мама холода и голода, бы умерла. Приехали на санках добровольцы-спасатели, но за. Накормили гороховым супом и пшенной кашей, отвезли ее в казарму. И я выживу, я каждый день буду есть гороховый суп и пшенную кашу», мама сказала: «если кончится война. Мама нашла смысл жизни, в отряде девушек-добровольцев. Жизнь нужна, ее. Спасать других, она может бороться.

Мама работала в госпитале, лидия стрельцова и девушки добровольцыкроме «арсенала» и отряда спасателей. Встретила моего отца, там она. Но детей они не родили, у него до войны была жена. Нужно было замужество, а маме. Только о ребенке, она мечтала. Блокаду но в Ленинграде было еще голодно, сняли. Вещи, а у него все украли в пути, и как-то папа ехал из командировки и вез сало. Прости, меня обворовали, ничего не привез», он пришел домой унылый: «лида. Что у тебя в руках?», а мама спрашивает:. Говорит: «Селедка, он. » И очень хорошо, а мама улыбается: «вот. Потому что я беременна, я хочу селедку. » Появилась, так. После очень боялась меня потерять, смерти сыновей мама. То мама не давала мне спать, тормошила: «Ира,, если я болела. » Что я могу уснуть и не проснуться, ей казалась. Родилась сестра Татьяна, а после меня. Родители я с детства помню фразу мамы: «У стен есть уши», никогда не говорили о блокаде. Собирались по крупинкам, все воспоминания. Когда мамино сердце больше всего болело о Вале, закончилась война. 3 февраля, она всегда ложилась в кровать, отворачивалась к стенке и плакала, в его день рождения. Делали тише телевизор, в день победы мы маму берегли. Она строго и даже зло посмотрела на мать, которая держит сына, и сказала холодно: «Если б такие груди были в блокаду — их бы съели, как-то мы повели ее к памятнику победы на московском проспекте. Не груди — кожинки были, в блокаду у женщин. » Мамы в 1998 году, не стало. Что она не могла есть после войны из-за несварения желудка — гороховый суп и пшенную кашу», по иронии судьбы единственное. «Мы научились жить скромно» Галина Яковлевна Насилова, преподаватель русского языка и литературы Когда началась блокада, : «я была маленькой шестилетней девочкой. Как мы варили картофель прямо в мундире, чтобы съесть как можно больше, помню. Быстро кушали, а потом в этой же воде мыли посуду, ставили кастрюлю на стол. Поэтому просто вылить теплую воду мы не могли себе позволить, любой подогрев был роскошью. Ограничиваясь самым необходимым в еде, одежде и быту, мы быстро научились жить скромно. Мама эвакуироваться в Вологду до страшных голодных дней, со мной и младшей дочерью успела. Первый год войны, папа погиб. Мой где продолжал заниматься в ремесленном училище и работать на Кировском заводе, родной дядя леонид васильевич остался в блокадном ленинграде. Эвакуированные школьники, стремились получить хорошее образование, учились отвечать за свои поступки, думали об общем деле — уже после войны я окончила школу с золотой медалью, поступила и окончила, а.

Мне когда дядю Леонида Васильевича доставили к нам в эвакуацию весной 1942 года, хорошо запомнился день. Осажденного города только благодаря ранению, тогда ему удалось выбраться. Что семью вывезли в Вологду, он успел сообщить. Молчаливого, крайне истощенного, к нам его доставили на носилках — слабого. Который ему выдали в пути, но он сохранил для нас сухой паек. Потому что знала — многие умирали уже после первого приема пищи, так как их организм отвыкал от обычной еды за время жизни в Ленинграде, моя мама не разрешила сразу накормить дядю. Дядя но понемногу мы узнавали, каково это — хоронить своих соседей, друзей, знакомых, всех тех, кто был рядом, неохотно делился воспоминаниями о родном блокадном городе. Что здания и улицы Ленинграда ветшали от обстрелов, он рассказывал. Пыли и грязи, в городе много. Жителей была двоякой, обстановка среди. Все сплотились, чтобы выжить, победить и любой ценой увидеть родных, с одной стороны. Нередко случались драки за похлебку или питьевую воду со смертельным исходом, а с другой — в ленинграде было настоящее выживание. Уже пережившая в Ленинграде всю блокаду, показывала мне свою фотографию того времени с домашней кошкой, в мирное время моя подруга детства. Кто знает, как выживал город, подобный снимок удивит,. И в какой-то момент в Ленинграде не осталось и домашних животных, все ели. Удалось сохранить своего питомца, а этой семье. Которую ленинградцы не теряли даже в минуту нависающей над ними голодной смерти, это показатель человечности. А вместе с мужем и маленьким сыном вернулись в Петербург через 16, в разрушенный город я приехала ненадолго в 1947 году. Пережившее войну, и ощущаю внутри нерушимый стержень, который помогает верить в светлое завтра», я смотрю на наше поколение. «Хлеб — святое в нашей семье» Историю Галины Дмитриевны Пекарской (в девичестве Кузьмичевой) рассказывает внучка Варвара ЛИКИ и проживала в общежитии в Павловске, : «в июне 1941 года бабушка училась. Она была переселена на Фонтанку, при приближении к нему немцев. Тушила зажигалки, включала сирену тревоги и отбоя, во время войны дежурила во время бомбежек на крыше. Не проводилось, занятий почти. Токаря — точила стаканы под снаряды, она поступила на завод учеником.

В центре)Бабушка не любила вспоминать блокаду, галина пекарская (внизу. Страшных, грязных, ужасающих историй того времени, она категорически была против чернухи. Говорила, сколько было героев всех возрастов, хороших, мужественных людей, говорила. Кто ей помогал, а иногда и подкармливал, бабушка помнила всех. Маленькую, блокадным своим маршрутом по Фонтанке на Невский, рассказывая, где жила, где брали воду, где хлеб… Помню, как у бабушки текли слезы по щекам: нахлынули воспоминания, лишь однажды она провела меня. Что было как-то непорядочно, некрасиво, безобразно оставить любимый Ленинград в той беде, не принимать никакого участия в жизни города в те страшные дни…Студентов ЛИКИ эвакуировали на последних машинах по оттаивающей Ладоге, она рассказывала. Под лед и моментально затонула, одна из них провалилась. Сами бы ушли под воду, а они не могли остановиться — лед был совсем слабый. Это ее и спасло, во время эвакуации у бабушки была чесотка во всю спину. Болело, не давало заснуть и замерзнуть, чесалось. Люди на станциях старались подкормить блокадников, когда вырвались. Когда они, поев, умирали, но часты были случаи. Было по чуть-чуть, есть нужно. Дедушка переживал за, после войны эта привычка сохранилась — бабушка всегда ела очень мало. И кто-то сказал ее отцу в Иванове, что эшелон разбомбили, а еще бабушкин эшелон задержали. В один вечер, прадед тогда поседел. Перед бабушка меня кормит и указательным пальчиком собирает крошечки от хлебной буханки, которую мне резала, глазами наш стол на кухне. И вообще хлеб — это святое в нашей семье, они никогда не выбрасывались. Был торт из кондитерской «Север» с Невского, а по праздникам у нас всегда. Получать хлеб по карточкам, именно туда бабушка ходила. Чтобы отстоять очередь, а потом вернуться в Павловск и порадовать бабушку тортом, на красивой упаковке которого красовались знакомые мишки, и мы ехали в любую погоду. Нам, детям и внукам, передалась бабушкина любовь к жизни и людям, к Павловску и Ленинграду, ощущение счастья в простых вещах, невероятная жизненная энергия, сила духа, нам. Глубокое уважение друг к другу, а еще порядочность. Что завтра может и не быть, о. К, и уважение. Как в школьной столовой мальчишки кидаются хлебом», блокадные гены — не просто слова: для меня немыслимо было видеть.